... С кем бы он теперь ни имел дела – пусть и с блонди – нет, особенно с блонди, с их равнодушно-высокомерным, сквозь-тебя взглядом – ему то и дело лезли в голову неподходящие мысли. Хотелось, например, спросить у собеседника – а не знает ли он, случайно, с его-то взором многомудрым - что значит “быть вне”. Вне чего? А всего. Это просто когда ты шляешься бездомной тенью, а то, что составляло твою суть, душу, личность – все это не здесь. Настолько не здесь, что в Танагуре ты ведешь себя как в Цересе, или наоборот, потому что тебе в принципе все равно, какие стены тебя окружают, какие волосы у собеседника, какое впечатление ты производишь...

Он не сразу дошел до такого. Нет. Пытался удержаться. Пока ему не начало казаться, что башка превращается в системный блок.

Постоянно зависающий, к тому же. Забитый глюками, плотно, как новая пачка – сигаретами.

- Надо же. Я превращаюсь в Юпитер.

“В придурка ты превращаешься. А что до глюков... ну, тебе ли не знать: фигню ввел – фигню получил... ”

- Да-да. Превращусь в Юпитер – и тоже создам себе мир по вкусу. В нем тоже будут блонди. Целых... один.

Пальцы стукнули по клавиатуре, и на огромном мониторе появилось лицо. Голубые глаза смотрели презрительно, от монитора повеяло холодом, словно из раскрытой морозилки. Тебе не нравится стаут, да? Впрочем, ты вряд ли его пробовал. И уж не попробуешь.

Откуда-то издалека раздался телефонный звонок, и рыжий человек с красными от бессонницы и монитора глазами не сразу услышал его. Трубка показалась тяжелой. Мудак, кто тебе не дал включить автоответчик?..

- Да? – он не узнал собственного голоса. Блин, с таким голосом в мебель точно не взяли бы. Бокалы трескаются.

- Это прачечная? – деловито поинтересовался прокуренный женский голос.

- Хуячечная. Это Синдикат.

- Ой-ей-ей, извините!!!

- Ничего.

Синдикат, конечно... придумал, тоже.

Он нажал кнопку на автоответчике, прокашлялся и заговорил.

Утром следующего дня он с кривой усмешкой прослушал автоответчик.

Дело было в том, что ночью кто-угодно, набирая этот номер, слышал следующее сообщение, произнесенное безукоризненно-вежливо, с мягкими, мебельными интонациями:

- Привет, вы звоните Катце. Извините, но я не могу сейчас ответить на ваш звонок, потому что сливаюсь в экстазе с Ясоном Минком, покойным Консулом Амой. Оставьте ваш сообщение после гудка.

Вопрос цены, конечно... но хрен бы с ней, с ценой.

Правильно. Эта истеричная выходка дорого ему обошлась. Он потерял несколько выгодных клиентов. Плевать. Все равно он не мог думать о работе. Его работа была из времен Ясона.

Странно, подумал он, разглядывая себя в заляпанном зеркале над умывальником. Странно я выгляжу... будто бы стал моложе, чем был до всего этого. Словно со смертью Ясона мое время побежало назад. Бред, конечно. Глюк, конечно. Значит ли это, что скоро у меня исчезнет шрам, подумал Катце. Да-аа... а там, глядишь, и появится то, что я самоотверженно подарил государству Амой – свои злосчастные яйца... а там я, глядишь, снова проснусь в интернате.

И все начнется сначала.

Стану ли я тогда жить так, чтоб все пошло по тому же пути?..

Он действительно словно бы стал моложе... но это была не его молодость. Никогда он прежде не чувствовал в себе такой звенящей легкости, такого безразличия, никогда он не ощущал в себе потребности взять и совершить какую-нибудь бессмысленную, самоубийственную дерзость, потребности настолько сильной, что она забивала даже чувство самосохранения... Припаркуй машину здесь. Ущипни за жопу блонди. Неприятностей ищешь, дворняжка?..

Он привык быть незаметным – еще в бытность свою мебелью. Позже это сослужило ему отличную службу – потенциальные партнеры и клиенты по бизнесу, забив с ним стрелку где-нибудь в баре или в холле отеля, сперва долго не замечали его, а заметив, нервно усмехались. Он казался круче всех тех, кто обычно заполняет собой-крутым слишком много пространства и дышит твоим воздухом – всех этих “пьяный монгрел мне не брат, Юпитер не мама” - просто потому, что ты настолько не видел его, что он мог наблюдать за тобой уже много, много времени... и делать выводы. А то, что Катце действительно видел много – и словно еще до встречи кое-что знал о тебе – только работало на него.

Он действительно видел. Получив от Амой – от Ясона – официальное разрешение поднять глаза от пола, он уже не опускал их, впитывая то, на что некогда или нельзя было таращиться мебели... А невидимость была так удобна...

Сейчас эта тонкий, но прочный доспех – незаметность – трещал по всем швам и слезал лохмотьями, и происходило это помимо воли хозяина. Катце чувствовал, что стал заметен – очень заметен. Его видели. На него обращали внимание. Он нервировал окружающих, заряжая пространство токами обреченности, бесшабашной готовности на всё. А сам перестал видеть  - потому что и смотреть не хотел. Насрать ему было на партнеров, клиентов, блонди, петов. Насрать на Амой.

Однажды он, поддатый, взял тачку до дому и ехал, глядя бессмысленно-ярким, как пламя, взглядом в смазанную темень за окном, и не повернул головы, когда темень вдруг мертво прилипла к стеклу, и в ней разглядел он торчащие, как зубы в битой-гнилой челюсти, дома Цереса. И не удивился. Не удивился и тогда, когда рука водилы – садясь в тачку, Катце краем глаза сфотографировал его – худой, зеленоволосый, с узким, как нож, изможденным  лицом – цепко легла на его бедро.

Катце медленно повернулся, и мужик чуть отдернулся – больно уж резким был контраст... Тормознутая реакция – и огнь пожирающий из глазниц...

- Что? – мягко спросил Катце, - И я не понял. Я не просил везти в Церес, нет?..

- Ну, - мужик нервно покрутил носом, - Ну да. Я отвезу тебя бесплатно... Я... Сколько ты хочешь?

- За что? – так же мягко, так же невозмутимо, так же отрешенно. Гори, Церес, я смотрю на тебя.

- Ну ты что... маленький что ли?..

- Вот именно. По-моему, я слишком стар для тебя.

Бледная рука крепче сжала худое бедро Катце.

- Мне надоели эти щенки, - с необычной, нелепой грустью в голосе произнес зеленоволосый, - Мне надоели эти писклявые твари, я б их всех  в толчке утопил, говнюки, малолетние грязные тва...

- Тссс, - сказал Катце, - Ты очень орешь.

- Да я, это... а! Ебись оно все... ты... слушай, парень, ну ты это, если не хочешь, я тебя щас докину. Извини.

За твое “извини”, подумал Катце, я начал тебя уважать, хоть ты и никто, полноценный никто. Как и я. Видимо, поэтому меня и занимают такие вопросы.

Мужик расценил его молчание, его улыбку по-своему.

- Ты... ты как?..

- Я? Нормально, - Катце улыбался. Между прочим, Ясон однажды несильно ударил его за такую вот улыбку. “Катце, не делай ТАКОЕ умное лицо, хорошо?” - “Да, хозяин”.

- Поедем ко мне? Поедешь?

- Да, - сказал Катце.

Когда они вышли из тачки, Катце сразу вдохнул запах Цереса. И задрал голову – там было спасение от этого запаха – черное, черное небо.

Квартирка у зеленоволосого была на удивление чистой, хоть и неуютной. Впрочем, в Цересе уютных квартир не бывает... а впрочем, когда ты маленький, ты еще хочешь туда возвращаться, но потом быстренько вырастаешь из этого убогого, продуваемого всеми злыми ветрами жилища. Уют возможен тогда лишь, когда человек любит свой дом... а любой дом в Цересе – это Церес, это напоминание о том, что из твоей жизни – изначально – ничего-ничегошеньки не вышло. И не выйдет.

- Ну это, проходи, - сказал хозяин, -  Кстати, я Ральф.

- Я... Кэрт.

- Это настоящее имя? – да, не поймать заминочку мог бы разве что глухой.

- Ага, - беззаботно откликнулся Катце.

Катце снова чувствовал себя мальчишкой, но это было не его детство.

Он молчком отодвинул Ральфа с дороги и зашел в ванную. Включил холодную воду, сунул под нее сложенную лодочкой ладонь, плеснул в лицо. Поглядел в зеркало. Нет, пламя в глазах не погасло. Разве водой потушишь. А лицо... В тусклом свете оно казалось белым, а к щеке удачно, прикрывая шрам, прилипла красная прядь... красная, похожая на струйку крови.

Катце сплюнул в раковину, завернул кран и вышел. Ральф все еще ждал его – там же – разве что башмаки успел снять.

Он пальцем тронул влажную красную прядь, отвел ее к виску...

- Ох. А я и не заметил...

Катце опустил взгляд, и уголки его губ сами собою приподнялись в гримаске иронии.

- Это тебя не портит, - Ральф, казалось, говорил искренне. Он легко провел пальцем по шраму:

- Видно, у тебя была веселая жизнь, а?

- О да. Я так смеялся, когда заработал его, - быстро ответил Катце, вскидывая на Ральфа горящие глаза. 

- Ох, парень. Прости.

- Да не за что... Долго ты будешь еще танцевать вокруг меня? У меня не так много свободного времени...

Как и ожидал Катце, Ральф часто задышал от этих слов, взял его за плечо и повел к кровати, застеленной серым, с грязными кистями покрывалом.

- Тебе будет хорошо, - бормотал Ральф, - Ты кончишь, я обещаю... И не один раз...

- Ни одного раза, - сообщил Катце, расстегнув ширинку, рывком стянув штаны вместе с трусами, - Но это не должно тебя волновать, на самом-то деле.

- Ты – мебе...

- Экс.

Лицо Ральфа из банально-чувственного стало по-своему заинтересованным – соединив в одной гримасе удивленные глаза, брезгливо сложенные губы, хищно раздувшиеся ноздри...

К удивлению Катце, Ральф не выжал скорость, хоть и завелся, от него прикуривать можно было, даже волосы будто засветились, как та хитровыебанная лампа у Ясона – “зеленое дает отдохнуть глазам”,  только Ральфовы зеленые лохмы торчком стояли и слишком казались яркими, слишком.

Он попросил, чтоб Катце разделся. А потом еще смотрел на него, иногда легко прикасаясь горячими кончиками пальцев  то тут, то там...   Словно пытался разрешить какую-то загадку.

- Твой блонди ебал тебя? – спросил он наконец, - Да?..

- Тебе-то что?

- Твой блонди ебал тебя?

- Да, - сказал Катце, - Да, отъебись только. Ебал. В рот и в жопу. Что еще тебе надо знать?..

От слов этих, произнесенных мягким голосом, без нажима, Ральф вдруг словно разозлился, изменив позу, поставив ноги шире, словно для драки, и сузив свои блеклые глаза.

Катце знал, что сейчас разозлит его еще больше, но все равно сказал:

- Может, тебе нравится ебать то, что раньше принадлежало блонди? Тебе это нравится? У тебя крепче стоит от этого?..

Но Ральф не разозлился. И вообще, слова Катце вроде бы не произвели на него особого впечатления.

- Знаешь, - сказал он, - Мне плевать, кто тебя ебал. Если даже блонди. Жаль тебя  в таком случае. Почему вы не можете жить на своем месте. Жить так, как надо, - он был смешон в своей прямоте и горделивости, - Жить! Зачем вам нужно давать всем, или позволить отрезать себе яйца, в вас это просто сидит, видно, сучата, вам нравится, когда вас ломают и ебут, ебут и ломают, сами вы не можете себе сделать жизнь, да?..

- Я б сказал тебе... что-нибудь, - сказал Катце, - но от голого парня, которого ты думаешь, что снял, это смешно будет слушать, да?

- Ты говоришь, как все эти бляди.

- Конечно. Ты, кстати, правильно понял, я назвался другим именем. Мое настоящее имя – Катце.

Ральф очень комично застыл – с приподнятыми бровями, с блестящими в праведном гневе очами. Дело было в том, что год назад – это был его хороший год - он работал на того, кто работал на того, кто работал на Катце.

- Ну, допустим, что я люблю, что меня ломают и ебут, выражаясь твоим цересовским жаргоном. Давай, делай это, Ральф. Пользуйся случаем.

Две минуты ступора.

- Это много, - сказал Катце, - Ты меня утомил, Ральф.

Он неторопливо оделся, уже жалея зеленоволосого всеми обиженного дурака, не умеющего даже ебаться без предварительной пламенной речи... и тут Ральф все же сделал что-то – это было довольно истерично – но в его положении делать было больше и нечего – Ральф, как-то странно кивнув кому-то невидимому, встал в дверях и сказал скрипуче:

- Катце. Простите. Я же не знал. Может, мы...

- Как-нибудь сговоримся?

- Да, может... мы как-нибудь... (мирно разойдемся, подсказал ему Катце, конечно, ё-мое, нужен ты мне, я и не вспомню про тебя завтра, пусть твой шеф дергается по этому поводу) сговоримся... я оскорбил вас...

Катце наблюдал, как рушилось, ломалось, корежилось его лицо – один миг – и оно уже было другое... И вот теперь Катце был уверен, что может, в общем-то, уважать этого мужика, рассчитывать на него, когда-нибудь, если понадобится, – ни одна тень, ни одна рожа, гримаса, ни одно выраженье – не запятнались подобострастием. Были – разочарование, страх, ужас даже... и непонятки... но не это чмошное “праастите, сэээр... ”

- Да иди ты в жопу, Ральф. Дай пройти.

Он сам не знал, зачем поехал с этим зеленоволосым; встреча оставила в душе нехороший осадок, застряла там, как вонючий кусок горелого пластика. Катце знал, что испугал Ральфа и причинил ему боль, но не знал, зачем сделал это. Вдвойне противно было оттого, что Ральф не мог серьезно противостоять ему.

И уже почти выйдя, Катце вдруг обернулся и сунул зеленоволосому, тоскливо маячащему в дверях, свою визитку с домашним номером:

- Что-нибудь понадобится, позвони.

Ральф недоверчиво посмотрел на протянутый ему шанс.

- Считай, что за мной должок, - сказал Катце.

Он знал, что Ральф не позвонит.

Но через неделю он позвонил, и Катце обрадовался ему. Неделя была пустая... если не считать, что стаут и рожа Ясона на мониторе могут наполнить жизнь смыслом.

- Катце? – голос Ральфа звучал неуверенно.

- Да. Привет, Ральф. Какие проблемы?

- Я... я не хотел бы по телефону...

- Мой сын... вы не могли бы дать ему работу? Посерьезнее... – Ральф был такой же, как тогда, но теперь было ясно, откуда эта его изможденность – так выглядят лица, изгрызенные тревогой, - Я.. неделю думал и все-таки решил попросить вас...

- Что же ты так долго думал? – Катце сделал непонимающее лицо.

- Тут проблема, Катце...

- Ничего не понимаю, Ральф. Не мычи. Говори толком. Что с твоим сыном?..

В голове у Катце вереницей пронеслось несколько вариантов ответа: ёбнутый, подсевший на дурь, в розыске, подранный пет...

- Я просто думал, что работа на вас заставит его почувствовать ответственность, - продолжал Ральф, - Чтоб он занялся делом, наконец...

- А сейчас он чем занят?

- Если б я знал, - быстро ответил Ральф, - Он шляется куда-то по ночам, но не приносит денег. Не понимаю, что с ним. Я не разрешал ему зарабатывать тем, чем зарабатывают эти шлюшки в штанах... я хотел, чтоб он научился делать что-то такое, что сможет его прокормить и тогда, когда он вырастет...

- Похвальное желание, - буркнул Катце, - Но странное. Для среднего цересского папаши.

- У меня никого больше нет, кроме него, Катце, - Ральф слегка повысил голос, - или вы готовы отказать нам, монгрелам, в праве испытывать какие-то нормальные чувства?..

- Ральф, сходи в сортир и оставь там свой пафос, о’кей? И как так случилось, что ты, любящий папаша, так и не узнал, куда шляется по ночам твой сын?

- Пытался, - Ральф ссутулил плечи, - Да разве выследишь ночью в Цересе тринадцатилетнего пацана, если он сам этого не хочет?.. А сам он не говорит. Я боюсь, что его втянули в какое-нибудь дерьмо...

Как ни смешно, но после этой встречи Катце почувствовал себя лучше. Стаут и призрак Ясона были суррогатами. Смешной гордый Ральф и его непутевый сынок были настоящими. Хоть что-то.  

Ты ошибаешься, Ральф, думал он, совсем не сложно отследить ночью в Цересе твоего парня – умеючи-то. Катце знал, кому поручить эту работу, и уже на следующий день получил отчет. И от души выругался.

Пацан-монгрел, 13-ти лет, черноволосый, по имени Ленни, шлялся по ночам по одному, скажем так, очень знакомому адресу. Да что ж такое, оставит ли прошлое меня в покое?! Вот уж кого недоставало – так это еще тебя, полудурок...

Катце с трудом дождался вечера и поехал в Церес.

Он остановился на лестничной клетке, едва увидев, что дверь нужной ему квартиры не закрыта. Из нее падала на темную лестничную площадку неровная полоска рассеянного света. Катце закурил, вслушиваясь в доносящиеся из квартиры звуки.

Звук, собственно, был один – мужской голос, тихий, но отнюдь не монотонный. Он тянулся, как провод, временами искрясь в ломаных-ободранных местах... и искры эти, ей-Юпитер, обжигали как настоящие... потому что Катце знал, о чем говорит этот человек, но и в дурном сне не приснилась бы ему такая трактовка упоминаемых событий.

Катце бесшумно вошел в прихожую.

Нет, он не узнавал этого лица. Куда подевалась жесткость черт, где бешеные глаза, то и дело вспыхивающие, точно фары, где презирающая весь мир ухмылка на тонких губах? Что с тобой сталось, почему ты сидишь в своем старом кресле, мятый, как пустая сигаретная пачка, почему твое лицо похоже на беззащитную картинку из журнала, на которую так легко наступить каблуком... “Больно смотреть” - расхожее выражение, но лишь глядя на тебя, можно почувствовать, что оно значит. На тебя очень больно смотреть, потому что сам ты – просто пустая оболочка боли. Поэтому твои глаза так посветлели – цвет радужки слинял, выжженный изнутри – болью и снаружи – пламенем Дана Бан. Я хорошо знаю, что такое пламя, я таскаю его в себе, в глазах, в рыжих волосах, в пустом сердце, и меня оно не жжет, как тебя.

А казался таким сильным...

Три вихрастые тени, трое мальчишек перед тобою на ковре. Им необязательно оборачиваться, чтобы я понял, почему они здесь. Вот этот, с черными космами – Ленни, сын Ральфа, которому странный его папаша передал свою ненависть к зарабатыванию денег посредством задницы, а как можно иначе – не научил, потому что сам всю жизнь ходит полуголодный и с дырявыми зубами, подвозит кое-кого на дряхлой тачке, но его слишком часто кидают, слишком часто, чтоб можно было говорить о стабильном заработке. Вон тот – крошечный, с прилизанными синими волосенками – бывший пет. Если он обернется, я увижу тонкое большеглазое личико, смазливое и несчастное, вечно теперь несчастное, потому что я и со спины вижу, как он сидит – у него много чего отбито, добрый попался блонди. А вон тот – не маленький, лет уж пятнадцати, верно, о, как он сидит, сгорбив спину, обтянутую кожаной курткой, волосы торчат черными перьями, верно, он похож на того, про кого идет речь...

И все они смотрят на тебя, слушают, что ты несешь, ебанутый бедолага, а ты лепишь такой бутор, что весело слушать, они молоды слишком и не понимают, что ты просто бредишь нереализованными возможностями, несбывшимися мечтами.

Сколь удивительно в ЦерЕсе по ночам, думал Катце, у нас появился свой сказочник, который расскажет о великом Рики, который хотел изменить мир, дабы хладный взор Юпитер обратился наконец ко всем униженным и оскорбленным. А Ясон... Ясон был лишь средством. Орудием Великой Рикиной Революции. Рики хотел, чтоб всем стало лучше.

Ты так и не простил ему Ясона, подумал Катце. Ты так и не простил ему взлета.

Мальчишки недоуменно обернулись и замерли, когда в комнате беззвучно появился невесть откуда усталый рыжеволосый человек с незатушенным бычком в руке и негромко сказал:

- Гай. Ты ёбнулся?..

Взгляд Гая приковал Катце к месту – то был ясный, как никогда раньше, взор, источающий мягкую грусть... но стоило пройти мигу, как все переменилось, и явился прежний Гай, супербычара:

- Пшел отсюда, мебель, шлюшка, - противоречиво заявил он.

- Сам дурак, - мягко ответил Катце, и то, что сделал он дальше, повергло Гая в состояние легкого ступора.

Катце прошелся по комнате, сосредоточенно поднимая сидевших на ковре пацанов за шкирку, и произнес:

- Пора домой, ребята. Быстро, быстро. А то пинков надаю.

Ленни застрял в прихожей.

Катце понравилось его умное, напряженное лицо.

- Иди домой, - сказал он пацану, - Тебя ждет отец.

Ленни с ухмылкой вышел.

Гай таращился. Катце только сейчас заметил, каким худым, почти прозрачным, стало его лицо.

Он по образцу пацанов присел на ковре напротив него, спокойно и бесстрашно, хоть и понял, что Гая следует опасаться, потому что крыша у него, по всей видимости, съехала так, что никаким краном назад не задвинешь.

- Ну и на кой ты травишь им эти байки? – спросил он, - Ты же знаешь, что всё было не так...

Гай смотрел на него ненормальным добрым взглядом – тем же, что и на ребят.

- Гай? – Катце приподнялся и трижды щелкнул пальцами – перед просветленными очами и обычным носом монгрела, - Гай! Аллё, гараж?..

- Гараж – это хорошо, - сказал Гай почти нормальным тоном, - Так что тебе, Катце? Рики не с тобой?..

Приехали, пиздец, подумал Катце.

Рики со мной. Конечно. Маячит за левым плечом, как раз в ту сторону я сплевываю, когда мне тошно. Почему не за правым? А там место занято...

Он встал и резко повернулся, словно стряхивая с плеч бесплотные ладони призраков. Пошел на кухню.

Гора посуды в раковине. Полуоткрытый пустой холодильник. Штук двадцать бутылок под столом. Что-то знакомое, хм...

Завтра, подумал Катце, я займусь парнем Ральфа. Я ему дело-то найду, такое, чтоб времени на глупости больше не было. Завтра? Завтра уже наступило, дело за полночь. Стало быть, завтра утром.

А пока...

Гай чокнулся. Он не поймет – или не запомнит – или запомнит, да не так. Хуже-то ему уже не станет. Если уж из Рики (из Рики!!!) он вымудрил борца с системой...

Катце давно научился использовать людей – мягче и умнее, чем использовали когда-то его самого. И просчитал все возможные варианты, как всегда в таких случаях. Он бы и с Ральфом тогда того, кабы не его глупые гордые речи. Катце отдавал себе отчет, что ему хочется этого, чтобы хорошо так, полноценно забыться – хоть разок; но не с Ральфом, нет, тот был не дурак и не глухой, чтоб не услышать, чье имя застынет на искривившихся губах Катце в этот момент... и именно с Ральфом Катце не мог себе этого позволить. Это вопрос цены. 

Он даже сходил за хавкой в ближайший ночной магазинчик. По дороге прихватил бутылку стаута.

Нажратый и подпоенный, Гай был мил, что твой пет, старающийся понравиться хозяину. Он косыми ясными глазами смотрел на Катце, когда тот, глядя в пол, расстегивал его рубашку.

Блин, думал Катце, чем от тебя разит? Сколько ты не мылся, пока был тут мессией униженных, оскорбленных и прочих убогих, которые хотели, чтоб ты думал за них?.. Впрочем, амбре не будет мешать... если я захочу.

... Катце, задыхаясь, усмехнулся, когда над ним криво навис купол широкой мускулистой груди – Гай лежал на нем и приподнялся сейчас своей единственной руке, пьяно свесив голову -  и Катце засмеялся, когда монгрел нежно произнес:

- Рики...

- Да, - ответил Катце, моргая.

Здоровая лапища перевернула Катце на живот, так легко, словно ему было восемь лет.

- Рики мой... - дурной шепот, - Рики мой...

Катце лежал так, что его щека вжимала в подушку его же рыжую прядь, он чувствовал запах своих насквозь прокуренных волос, забивающий даже запах несвежей наволочки. Он вскрикнул – Гай вошел сразу и до конца, впрочем, больно не было, Катце взвыл от неожиданности... и неумолимости этого вторжения, лишающего его разума.

- Рики... Рики мой...

- Ясон... ЯСОН, АААА!!! – орал Катце, сам не понимая, что орет, да и член его все равно не мог, даже и напрягшись до звона, высвободить семя... просто опал, да и всё, на этом и всё, но тело еще горело, умоляя о снисхождении... И то, что Гай делал с Рики после этого, как раз сгодилось – от нескольких быстрых, сухих, благодарных поцелуев Катце наконец со стоном расслабился, рухнул, замер, пытаясь как можно дольше удержать ускользающее видение – лицо Ясона, склоненное над ним, с нервно дышащими полураскрытыми яркими губами.

Как быстро, подумал Катце, когда опомнился. И как хорошо.

Теперь он снова чувствовал свое тело, чувствовал по-настоящему, член чокнутого Гая будто порвал холодную пластиковую оболочку, под которой плоть, навеки лишенная любимых прикосновений, немела и стыла, заквашивая в себе жизненные соки.

Он перелез через Гая, дрыхнущего удивительно легким, милым каким-то сном – у него даже рожа разгладилась, светилась, словно у малыша – и оделся, и выскользнул из так и никем не запертой двери.

Дома Катце первым делом залез в душ, удивительно приятно это было, до этого он мылся быстро, выскакивал и тут же заворачивался в полотенце – а сейчас отвернул кран до предела,  стоял под горячими, барабанящими по коже струями долго, долго...   а потом с улыбкой посмотрел на себя в зеркало, рыжая грива прилипла к левому плечу, в тусклом свете ванной комнаты казалось, что это просто тень. Тень незримого крыла. Еще одно такое же – отрастить – и вылетишь с Амой без корабля, вылетишь куда пожелаешь, на любую планету, возможно и на ту, где обретаются мертвые блонди, бродят вразвалочку убитые монгрелы и смеются замученные петы.  

В комнате он закурил и сел перед компом, но не успел включить, как раздался телефонный звонок.

Катце, все еще улыбаясь, вскочил и по-кошачьи прянул к телефону.

- Катце? – неуверенный голос Ральфа.

- Да?..

- Больше не беспокойтесь. Моего парня пристрелили этой ночью.

- Э?..

- Он слишком близко подошел к какому-то блонди...  

(C)Мелф