Мой Ники

Когда врач сказал, что его выписывают, а точнее, выставляют с утра из больницы, на лице Гая не отразилось почти ничего. Раньше он уперся бы, начал бы нагло выяснять, почему это не хватает мест и за что, собственно, он платил деньги. Раньше... Впрочем, даже в этом он сейчас не был уверен. Словно тот, прежний Гай, отшел в сторону и почти растворился в глубоком тумане, затопившем душу, и воспоминания о том, каким он был, тоже стерлись и поблекли.

Врача такой нескандальный пациент вполне устраивал, процедура выписки прошла быстро и спокойно. Гай равнодушно подписал все, что требовалось и снова лег, отвернувшись к стене. Ему было все равно, даже если бы сейчас он подписался под прошением об эвтаназии. Галочка, росчерк карандаша. Возможно, такой вариант был бы наилучшим. Для всех. А для себя он и так уже умер... Ночь прошла мгновенно, пустым черным провалом, и голова у проснувшегося Гая болела так же, как и вечером, как будто он вообще не спал. "Крепче всего спят люди с чистой совестью"...

Гай взглянул на часы, сел на кровати и начал неумело шнуровать ботинки одной рукой. Старая койка, так нужная новому пациенту, жалобно скрипнула, голова закружилась от слабости. "Сознание теряю, что ли?" - несколько удивленно подумал Гай. Для него, молодого и здорового парня, это было необычно. Но он тут же снова помрачнел. Все равно. Ему было безразлично, что станет теперь с ним, с новым Гаем. Он неожиданно понял, что сражаясь за прежнего Рики, "Рики, как раньше", не заметил, как потерял себя, как прежний Гай отстал где-то посреди этой бешеной гонки за спасение.

"Это значит, что во мне сейчас вообще ничего нет, - с тоской подумал Гай. - Прежнее потерялось, новое погибло вместе с целью, для которой оно появилось"... Он прикрыл глаза, принимая еще один камень на душу, подавил слезы, и поднялся, придерживаясь рукой за спинку кровати. Его совсем затошнило, и он какое-то время стоял, переглатывая комок в горле, прежде чем двинуться. Но за спиной прошелестели шаги и тонкая, почти прозрачная рука тронула его за здоровое плечо.

Гай резко обернулся, в мозгу сверкнуло что-то безумное: "Кто-то ко мне... все-таки пришли...", но это оказался молодой паренек-санитар. Гай, даже себе не признаваясь, что ожидал увидеть кого-то из Бизонов, разочарованно выдохнул, глаза потускнели.

- Вот ваши вещи... и остаток денег, - санитар протянул небольшой пластиковый конверт. Гай сначала буркнул что-то неразборчивое, но потом сжалися над парнишкой и выдавил из себя кривую улыбку. Именно этот мальчик все время кидал на него сочувственные взгляды и старался хоть как-то помочь. Позавчера, когда было особенно хреново, Гай даже думал отвлечься от беспросветной тоски, тем более что санитар намекал на свободный вечер, но при одной мысли, что рядом с ним ляжет этот чужой парень, его передернуло. Это не Рики. Рики никогда не будет, и нечего искать ему замену.

- Спасибо, - он отвернулся, конверт, не распечатывая, начал заталкивать в карман.

- До свидания... - парень провожать не стал.

Гай медленно шел по коридору выкрашенному в казенно-синий цвет с пыльными светящимися плафонами в стальных решетках. ("Чтобы не уперли, что ли?") Впереди маячила дверь... свет в конце тоннеля. Он почему-то подумал, что было бы неплохо умереть на ее пороге, ведь этот коридор больше всего похож на его жизнь, такой же прямой, тусклый и беспросветный. Несколько раз он пытался что-то изменить... или хотя бы замедлить приближение конца... но последний выход захлопнулся перед ним в Дана Бан, выбросив Гая обратно, и тепрь судьба не оставляет ему даже иллюзий света в конце. Он теперь знает, что там будет - последняя дверь, белая, в потеках чистящей и дезинфицирующей жидкости. И даже Рики не ждет его за ней, у них давно разные коридоры.

Он не умер. Молча перешагнул порог, и почувствовал разочарование, как в детстве, когда под яркой оберткой, обещающей "Обалденную вкуснятину" оказывался старый и раскрошенный шоколад. На улице было раннее утро, хмуро и пасмурно. Он поежился и стиснул зубы - от порывов холодного мокрого ветра тут же заболела рука, точнее, то, что от нее осталось. Пусть. Рики было еще больнее.

Тори, практикант-медбрат, вышел на порог и посмотрел вслед уходящему высокому парню. Тот пошатывался иногда, но Тори был очень рад, что он не оборачивается - выражение горя и обиды на этом лице он и так запомнил на всю жизнь. "Что же он так убивается?! - парнишка пожал плечами. - Ну да, калекой плохо жить, но чтобы так..."

Он заранее знал, что придет сюда. Не потому, что хотел, а потому что должен был. Обязан перед Рики и прежним собой. Гай постоял на ровной, заваленной обугленным строительным мусором и пеплом площадке и спросил сам себя, что же он хотел тут увидеть. Пришел, чтобы дать волю горю и слезам на могиле возлюбленного? Но слез давно не было, для того, чтобы плакать, нужно быть хоть немного живым. Да и на могилу это совсем не похоже. Но Рики был здесь - везде, в каждой пылинке, в том пепле, что оседал сейчас на мокрое от появившихся все-таки слез лицо. Рики здесь. И Он тоже. Они стали неразделимы. Оплакивая Рики, он плачет и по Нему. Даже после смерти... лишний.

Гай сел на бетонную плиту, углом торчащую из земли и долго подавленно молчал, разминая в пальцах комок рассыпающейся земли. До тех пор, пока шевеление и шорох за спиной не разбудили природную осторожность. Он вскочил и рывком выволок из-за плиты невысокого пацана лет тринадцати, скорчившегося от страха. На Гая глянули прозрачные серые глаза на худом, грязном лице, а бледные до синевы губы прошептали:

- Я ничего не сделал... я не хотел...

Гай брезгливо разжал пальцы, показывая мальчишке, что тот может валить, куда хочет. Но тот не уходил, топтался на месте, а потом, осмелев, тихо выдохнул:

- А у тебя есть немного еды, а?..

Гай не знал, зачем он привел этого оборванца к себе. Но что-то словно растаяло в душе, не из жалости к мальчишке, а скорее, к себе. Это было как раз то, чем можно себя занять, заполнить хоть на время, ту зияющую пусоту, которая осталась после ухода Рики.

Мальчик, вымывшийся и отогревшийся, жадно набросился на еду, оказавшуюся в холодильнике. Гай только молча выгружал лотки с полуфабрикатами и смотрел, как он ест. Он еще не разобрался в своих чувствах и мотивах, но корка безразличия, сковывавшая его до сих пор, дала трещинки. И когда мальчишка схватил кружку Рики, ту, из которой он пил в их последний вечер, и которую Гай потом склеил, собрав с пола осколки, Гай только дернулся, но ничего не сказал. В конце-концов, Рики она уже не понадобится.

- А ты меня сегодня не прогонишь? - мальчик поднял на него глаза. Вопрос, при всей двузначности, прозвучал искренне. Гай переглотнул и проговорил:

- Оставайся.

От мысли, что еще кому-то нужен, и кто-то видит в нем защиту, пусть даже этот малолетний оборванец со свалки, Гай вздохнул. Потрепал мальчишку по влажным после душа волосам:

- Тебя как зовут?

-Меня? Ники...

Гай широко открыл глаза, в груди все обмерло, как перед прыжком с высоты. Он встал и неловко обнял парнишку одной рукой и произнес, повторяя такие знакомые слова:

- Ники. Мой Ники...

При расставании одну четверть тяжести разлуки уносит уходящий, остающемуся же достается три четверти.