Pairing: Гай/Рауль 
Rating: NC-17
Warning: a bit of non-consensual sex (non-graphic)

Дай мне!!! свободу.
(надпись на обложке книги, выпущенной издательством «Лимбус Пресс») 

В раба мужчину превращает красота. :)))) 
(Из русского перевода песни «Belle» из мюзикла «Notre Dame de Paris»)

             
ПРОЛОГ

КАЗНЬ

Месяц лили дожди. Солнце показывалось только последние два дня - в дымном, равномерно белесом небе четкий тускло-багровый диск. Будто гипертрофированная луна.

Впрочем, человек, что бежал, оскальзываясь в жидкой грязи, не знал таких умных слов.

...Расплескивалась из-под ботинок вода. Хрустела мраморная крошка; не успею, не успею, не успею... Сердце в горле - болезненными толчками; равнодушное солнце - над краем карьера, над отвесными, в пятнах лишайников каменными стенами... Стены. Стенка. «Почему я встал у стенки? У меня дрожат коленки...» Мысли прыгали.

И в этот момент грянула музыка. Пела женщина - голос эхом отдавался в каньонах. Хит сезона, знаменитый на всю Галактическую Федерацию земной мюзикл, непонятная история на непонятном языке...

Свитер прилип к спине - колючий. Легкие не помещались в груди. Человек бежал, задыхаясь - зная, что не успеет. Если они включили музыку, значит, времени не осталось. Если они включили музыку...

...Сначала он увидел грузовик. Глубокие колеи, пласты разваленной колесами грязи; у грузовика топтались - проверяли затворы. Не целились еще - примерялись. У пятерых в серой форме Особого отдела были АЦ-3 - куцые, как электродрели, пятидесятизарядные, совершенно бронебойной силы полуавтоматы.

А шестой стоял у стенки - опустив скованные руки. Над его головой, на краю обрыва беззвучно гнулась под ветром трава; за его спиной искрился на солнце крошеный пулями слоистый мрамор. Кандалы на руках и ногах, синяки под неровно, наискось разрезанным спереди - и превратившимся в кофту - сиреневым свитером. И бесстыже расползался черный эластик едва держащихся на ремне штанов - распоротых ножом как раз по среднему шву, от ширинки. Расползался, открывая как раз то, что полагается прикрывать. То, что полагается прикрывать, выглядело хреново. Как и все остальное.

...И все-таки шестой обернулся первым. ОНИ слышат лучше. И у них быстрее реакция. Разлетелись на ветру волосы - в массе живого золота терялись солнечные блики... волосы выглядели куда более живыми, чем лицо - бледное до синевы, как у умирающего от потери крови, с растрескавшимися разбитыми губами, с чудовищным багрово-черным фингалом вокруг правого глаза... Сквозь упавшие пряди - зеленоватые глаза одичавшей кошки.

И тогда обернулись все остальные. И тот, что стоял крайним - пожилой, небритый и опухший - даже вскинул руку к уху. Отсалютовал начальству.

...Был тонкий звон в ушах - даже сквозь музыку. Толчки крови. Хруст каменного крошева под ногами. Недоуменные лица - честные лица солдат революции, исполняющих свой долг... Ну что ты собираешься сделать, что, что?!

И было еще одно лицо - в которое он не хотел смотреть.

- Погоди, - выдохнул он сипло - на выдохе. - Граждане. Этот - мой. Я хочу видеть.

- Да, гражданин комиссар, - кивнул усатый с жемчужной женской серьгой - должно быть, командир отряда.

А в карьере гулял ветер - трепал волосы, трепал одежду, бил в железные гофрированные борта грузовика. «Труповозка», в таких приговоренных возят к месту казни... Музыка рокотала; ему вдруг показалось, что женщина на грани слез. Что она просит. Жалуется. Заклинает...

Качалась трава, метались пятна света и тени; «АЦы» поводили дулами, ловя мишень в перекрестья прицелов. Мишень скованными руками отталкивалась от скалы - силясь стоять прямо. Ее не держали ноги.

«Остановить, - судорожно думал тот, что стоял и смотрел - силясь сглотнуть пересохшим ртом. - Казнь... Я, блядь, начальник!.. Да, после сам тут встану... но теперь - его в машину, блядь, и увезти...»

Он не мог. На его глазах свершалась мечта его жизни - сколько раз, сжав зубы, он твердил про себя, как заклятие: «Чтобы ИХ - не было. Чтобы ИХ...»

И вот.

«Я. Ты. Мы. Они... У Рики были темные волосы. И глаза, блядь... как горький шоколад. Они убили Рики...»

Он знал, что Рики убил он сам. Потому и готов был жизнь положить на то, чтобы такого больше никогда не случилось. Ни с кем.

А для этого ОНИ должны исчезнуть. Проклятые куклы проклятого компьютера...

«Я. Ты.»

...Он прыгнул, когда вскинутая рука усатого еще падала - на доли секунды раньше, чем беззвучно - в гитарных переливах - забились вспышки выстрелов. Он не изменил своей революции - «АЦы» пробивают бетон, и что им тело человека, который вдруг почему-то вздумал заслонить собой другого... Убьет обоих. Ну и пусть.

Ему показалось, что протянутая рука схватила его за сердце - и разом выжала из сердца кровь. Он не понял, что падает - хотя его отбросило назад. Он сильно ударился головой - о камень; во рту был вкус крови... рот был полон крови, он захлебывался, кровь затекла в нос... Он знал, что к нему бегут - ошарашенные, ничего не понимающие, его товарищи, его братья... он не смотрел на них. Он выворачивал запрокинутую голову, силясь увидеть того, кого, падая, сбил с ног - кто сейчас тоже умирал, должен был умирать...

Он не успел разглядеть улыбки, застывшей - навсегда - на чужих окровавленных губах.

 

 

1. ПРИГОВОР

 

Город горел. Город был затянут дымом - и по утрам, когда дым оседал с туманом, не разглядеть было вытянутой руки. Шли дожди - и не могли залить пожары; горело везде, кажется, весь континент горел, и запах дыма стал привычным. Передавались советы - занавешивать открытые окна мокрыми простынями, спать с мокрым полотенцем на лице... По слухам, мерли сердечники и астматики; впрочем, кто считал покойников в эту осень?

...Первого октября в тринадцать пятнадцать температура воздуха достигла рекордной отметки - плюс тридцать один и четыре; ровно в семнадцать ноль ноль она вдруг упала до минус двадцати одного и семи. В городе плачуще матерились и громили давно заколоченные магазины - те, где когда-то была одежда, и те, где когда-то было спиртное. Замотанные во что попало, трясущиеся, совсем незнакомые люди бросались друг к другу и обнимались - чтобы согреться; топали, прыгали, плясали - хрустел лед под каблуками. Стучали зубы.

В восемнадцать тридцать ожили уличные динамики - зашипели, закашляли и поставленным дикторским голосом сообщили о теракте на климатизационной станции Центральной равнины. «Уцелевшие блонди и их приспешники, в своей злобе против народной власти, взорвали вакуумную бомбу в сердце нашего континента...» Тем же вечером окончательно отрубилось электричество в жилых кварталах - «частном секторе».

Народная власть не могла обогреть свою столицу - в тазах и ваннах чадили раритетные бумажные книги и обломки комнатых растений; ЧТО могло сгодиться на растопку в суперсовременном мегаполисе, на планете, не имеющей собственных лесов - и, следовательно, целлюлозы? В мире пластиков и химволокон, которым во все времена старались придавать несмачиваемость и несгораемость - не говоря уже о том, что при сгорании они выделяют отравляющие вещества?

Температура прыгала - за считанные минуты падала от жары до мороза и поднималась обратно; из дому рекомендовалось выходить, неся в сумке смену одежды. На улицах держались за головы и сердца; в квартирах, за запертыми дверями, разлагались трупы замерзших. По квартирам шарили мародеры. Иногда попадались - тогда их путь лежал за город, к знаменитым в последние месяцы Розовым пещерам. Здесь встречались все - политические, уголовники и не успевшие сбежать блонди. Здесь, в заброшенных каменоломнях, стены были исковыряны пулями - кристаллически посверкивал на свежих изломах розоватый, дивной красоты мрамор; песок, чтобы засыпать заваленные трупами штольни, возили из карьера в лесу - песка не хватало, и к запаху гари примешивался другой запах.

Потому что «революция, которая не умеет сражаться - обречена».

 

Они встретились на дороге. Утром. Начальник госбезопасности возвращался с ночного совещания государственной важности - дорога бесшумно стелилась под колеса роскошной машины, личный водитель подпевал гремящей над городом песне. Хит сезона давно надоел мучающемуся похмельем начальнику госбезопасности. «Блядь, заебали, - думал начальник угрюмо - сквозь тошноту и головную боль. - Дисков других, что ли, нет...»

Дорога впереди круто поднималась - горка; мокрая, дорога блестела под солнцем и вверху сливалась с небом. Дорога в небо. Там, за поворотом - Розовые пещеры, которые новая власть превратила в место массовых казней.

...Они встретились, как могли бы встретиться и год назад - до революции, до всего, - но с точностью до наоборот.

Приговоренного к смерти везли в «труповозке» - в компании еще двух десятков. Начальник госбезопасности безразлично скользнул глазами по вдруг возникшей справа серой гофрированной стене - борту грузовика. Машина с цветными мигалками и правительственными номерами шла на обгон. Начальник госбезопасности отвел упавшую на глаза прядь; взгляд его уперся в одно из лиц над бортом - глаза в глаза. И все-таки он не сразу вспомнил, где видел это лицо.

Над городом парил женский голос - и ему отвечал мужской; музыка рушилась волнами - под такую хочется кружиться, закрыв глаза, под такую танцевать на свадьбах...

Раньше в таких случаях вхолостую запускали автомобильные моторы. С тех пор моторы стали бесшумны, а выстрелы по-прежнему звучат. У Розовых пещер врыты столбы с динамиками, и мощности этих динамиков хватает на всю округу. Не нужно пугать жителей окраины, им и так хватает сильных впечатлений...

Впрочем, про автомобильные моторы начальник госбезопасности не знал. Он не учился в школе.

Дул в лицо пахнущий гарью ветер. Осужденный тоже смотрел - и явно тоже узнал, но бледное лицо осталось неподвижным. Надменная маска. Человек может умирать от тифа - но никогда не признает тифозную вошь равной себе.

ОНИ всегда так смотрят. Как на вошь. Даже перед смертью.

Начальник госбезопасности крикнул водителю - и в новом приступе похмельной тошноты зажал рот рукой; обогнав, машина развернулась поперек дороги - и остановилась, преградив грузовику путь.

- Вон того, граждане, - скомандовал начальник госбезопасности салютующим охранникам в кузове. - Вон, у борта... Бел-лобрысый, - выговорил он с ненавистью. Сюда его. Мне в машину.

Он смотрел, выставив в открытое окошко локоть протеза. Осужденного выволокли под руки; кандалы на руках и ногах - кандалы с издевательским названием «Ласка»... почему под «труповозки» годятся открытые грузовики - и, говорят, не было еще побегов.

В свое время нынешний начальник госбезопасности узнал «Ласку» на своей шкуре. Невзрачные стальные штучки - два браслета чуть массивнее обычных, цепочка... Изначально предназначались для особо сильных и особо буйных. Антигравитаторы наоборот - стоит наблюдающему охраннику нажать кнопку на передатчике, и наручники мгновенно создают направленное поле тяжести силой до семи g. Скованный валится пластом - и лежит, хватая ртом воздух, расплющенный собственным весом.

Впрочем, и этих мудреных терминов необразованный начальник госбезопасности не знал, конечно. Он просто знал, что в «ласках» не побегаешь. Даже покойница Юпитер не создала таких организмов.

Ему пришлось вылезти из машины - и пересесть вперед; на заднем сиденье - осужденный между двух охранников, у одного в руках - пультик управления... «Ласки» работали - вполсилы, но вполне достаточно, чтобы блонди едва передвигал ноги. Сжимая зубы, Гай, начальник отдела ГБ при народном правительстве планеты Амой, злорадно думал: не побегаешь, сука. Вы свое отбегали...

Он и сам не знал, зачем сделал это. Ничего он не хотел узнать у этого... этого...

Или хотел?..

...Машина тронулась.

 

 

2. ПРЕСТУПНИК

 

Стеклянные раздвижные двери. На одной половине криво, синей изолентой за углы приклеен альбомный лист. Печатные буквы красным маркером: «Открывать, только правою дверь!!! А, есле левою, то суки, задвигай, за собой!!!»

Надпись писал лично Гай. Двери, в прошлом работавшие на фотоэлементах, теперь приходилось открывать вручную - причем правая, будучи задвинута в стену, возвращалась на место, а левую заедало. А из щели дуло холодом.

Тот самый зал. Куда допускались лишь самые высопоставленные из блонди. На стенах стальные щиты - раскуроченные ломами, погнутые, полуоторванные... Под щитами битые микросхемы, порванные провода - мозг Юпитер. Почти год назад, в день, теперь объявленный главным национальным праздником, сюда ворвалась восставшая толпа. Для Гая, для таких, как он, этот день стал зарей новой жизни... разве нет?

...Здесь являлась Юпитер-голограмма. Теперь вместо постамента голубого металла - притащенный с автозаправки автомат с напитками. Щель для монет заклеена той же синей изолентой. Автомат давно работает бесплатно. И из длинного меню - один растворимый кофе, федеральная гуманитарная помощь - наряду с яичным порошком, порошковым молоком и прочими полуфабрикатами.

Кофе - паршивый на редкость.

...Синеватое мерцание монитора. Черные на белом строчки. «Рауль Эм, блонди, в прошлом руководитель сектора Охраны Общественного Здоровья...» Эта кукла? ООЗ? «Образование... биохимический факультет... Руководил разработкой программ по так называемой «корректировке сознания»... лично причастен...» И - ниже - вот оно: «...личный друг Ясона Минка...»

Поперек экрана полз рыжий таракан.

...Ладонь легла Гаю на щеку - холодная и влажная. Он обернулся. Глаза - большие и круглые, будто расширенные вечным удивлением. Рыжевато-карие, прозрачные, как просвеченная солнцем болотная вода. Выщипанные брови. Тонкая бледная рука в широком меховом манжете - ногти в облупленном белом лаке и дивный, немыслимой на черном рынке стоимости темно-красный мех. Шевелящиеся губы - напомаженные, темные...

- Гай. Ну пойдем домой. Тебе спать надо. Ты на себя погляди, ты на себя же не похожий же...

Ее звали Лита. И она была не так уж молода - не то двадцать восемь, не то тридцать. Она носила сапоги на «шпильках», ярко красилась и плохо готовила. И, несмотря на цвет глаз и шапку темных встрепанных волос, ничем не походила на Рики.

Они жили вместе седьмой месяц - с марта.

Гай не знал, красива ли она. Откуда он мог знать, как должна выглядеть красивая женщина? Щуплая узкоплечая фигурка с грудью и несуразно, на его взгляд, широкими бедрами, не рождала никаких сексуальных желаний. Но - женщина. Редкость. Престижно. Ведь он не кто-нибудь, он теперь - власть... Один из. «Для понту», - думал Гай, и даже наловчился подавать любовнице руку, помогая вылезать из машины.

- Иди, - сказал он сипловато («Простыл, блядь, что ли? Холод, блядь...») - Мне работать надо. Ты... это... иди.

Как он мог спать - целый день, работая, яростно роясь в бумагах и файлах, он ждал этого часа. Часа, когда он, Гай, монгрел из Цереса, прикажет тащить в свой кабинет закованного в кандалы личного друга Ясона Минка. Тварь из тех времен, когда блонди были недосягаемы, а он, Гай, был никем - и ублюдок по имени Ясон походя сломал его жизнь.

И теперь он может сделать с этой тварью ВСЕ. Ночь перед расстрелом. Разве это не справедливо?

...Любовница ушла - жалобно оглядываясь. Стуча каблучками - и стук отдавался эхом. Они жили здесь же, в Эос, - через две улицы. В бывших личных апартаментах кого-то из блонди - Гай не знал, кого. Жили уже полгода - и поначалу Лита бегала, восторженно трогая, восхищаясь всем - мебелью, высотой потолков, странными геометрическими узорами на стенах... Теперь они оба проклинали эти масштабы - не хватало мощности электрообогревателей.

...А внизу замерзал во мраке громадный город - где не было электричества вообще.

 

- Привет, блонди, - сказал Гай.

Шагнул - нагнулся к сидящему в кресле для допрашиваемых. В белом электрическом свете глаза Рауля Эма казались бесцветными - и стеклянно-прозрачными. Неподвижное лицо не выражало ничего.

Кресло для допрашиваемых крепилось к полу вакуумными присосками - своротить его можно было разве что подъемным краном. В прошлом оно было зубоврачебным - и стояло в соответствующем кабинете психиатрической больницы. А поскольку психи необходимость зуболечения понимали не всегда, на подлокотниках были держатели для рук, а на подножке - для ног. А на спинке - ремень-фиксатор для головы. А еще Гаю очень нравилась лампа, которую можно направлять сидящему в лицо.

- Ну что, блонди, - сказал он, яростно улыбаясь. - А?

- Я не хочу с тобой разговаривать, монгрел.

Гай подавился вдохом. Эта кукла с золотыми локонами и точеным личиком пета - прямой нос, капризные губы, ресницы... Ресницы - черные. Роскошные, лохматые... Брови - светлее ресниц и темнее волос...

Он въехал в это лицо пластиковым кулаком протеза - в глаз. Благо, протез электронный, может сжимать кулак.... И, оскалясь, спросил:

- Еще?

Он смотрел сверху вниз. Ворот свитера - сиреневого, в цвет кругов под глазами... Вокруг правого глаза - набухающее красное пятно.

- Ты мерзавец, монгрел. Ты бьешь связанного.

Он ударил снова - специально в то же место. Голова блонди мотнулась. Но лицо осталось безразличным. И голос - чуть насмешливый:

- Я бы удивился, если бы ты вел себя как порядочный человек. - И - после паузы, раздельно: - Вы, монгрелы, все мерзавцы. Как твой Рики.

...Кожа - такая светлая, что кажется голубоватой. Сжать это горло руками. И давить, давить - пока не выкатятся глаза...

- Я убью тебя, сука, - сказал Гай хрипло. - Ты не знаешь, что я с тобой сделаю.

От ярости его трясло. Тряслась рука. И только протез был неподвижен - что ему, протезу...

Запястья, прикованные к подлокотникам. Повыше зажимов - «ласки», которые так и не сняли - просто отключили. Такие вот руки швыряли его, Гая, как тряпку. И была боль в плече - огненная, невыносимая, до слез, до искр в глазах... Он чувствовал, как рвутся мышцы. Слышал хруст костей.

Ясон ХОТЕЛ его искалечить.

И вот - протез.

А Рики нет. Ясон, который был другом, видите ли, этого... этого... Ясон, который трахал Рики. Интересно, а этого он - тоже?.. Черта с два я бы на его месте упустил такое...

И в этот момент он понял - ЧТО можно сделать. «Ах ты, моя, блядь, куколка...»

Он шел к двери. Голос раздался ему в спину:

- Какая жалость, что Ясон тебя не убил.

Над дверью в коридор - круглые электронные часы. Десять вечера, смена караула... Гай рванул дверь.

- Охрана!

Набежали с топотом. Аж тринадцать человек - обе смены и разводящий.

- Граждане, - начал Гай. И, не сдержавшись, ухмыльнулся - оглядывая лица. Сытые, довольные, питаются они ничего - не гражданские... Говорят, блонди любили групповушку? - Граждане, - повторил он - от злости почти заикаясь. - Вон там... - ткнул большим пальцем через плечо. И, не сумев подобрать приличной формулировки, брякнул напрямую: - Кто хочет трахнуть блонди?

...Он смотрел от дверей. Чем хороши зубоврачебные кресла - они раскладываются. И есть опора, на которой лампа - и другая опора, на которой подставочка для инструментов... Над свалкой мелькнула рука с наручниками - и исчезла, и кто-то отлетел, схлопотав ногой в челюсть - грохнулся навзничь и еще проехал по полу. Чтобы приковать ноги блонди к опорам, им пришлось раскрыть фиксаторы на подножке.

Он смотрел. Подтащил от стола кресло, сел. Кресло, в котором сидели говорившие с Юпитер. Небось, и Ясон Минк...

Навалились всем скопом - щелкнули наручники. Мелькнула затянутая в черное нога - удар, кто-то заорал матом... Тот, что выбыл первым, крался, занеся резиновую дубинку.

- Не калечить! - гаркнул Гай.

На минуту замерли - вскинули головы. И - снова. Парень с дубинкой прыгнул на шевелящуюся кучу сверху - провалился... И чей-то сдавленный голос:

- Да еб твою!.. «Ласку» включить, вон «ленивка» лежит!

Метнулась рука - цапнула со стола Гая пультик управления... И все. Распластанное в кресле тело и столпившиеся вокруг.

- Козлы! - другой голос - тонкий, с «петушками». - Прицепили, на хуй! Штаны-то с него, на хуй, теперь...

- А порежем! - Вынырнуло лицо - глаза горят, уши малиновые, рот до ушей:

- Начальник! Штаны порезать можно?

Гай пожал плечами.

- Режьте.

И ведь разрезали.

 

Гай курил в коридоре - сидя на контейнере с конфискованными вещами, предназначенными для раздачи руководящему составу. Контейнеров здесь громоздились штабеля - вещи блонди, а заодно и всех остальных, попавших под «чистку».

Струились, расплываясь в тусклом свете (один треснутый плафон на весь коридор) волокна сигаретного дыма. Сквозь полупрозрачный пластик контейнера просвечивало что-то блестящее. «Литу позвать, пусть роется...»

На самом-то деле Гай любил делать подарки. Еще с тех времен, когда, замерзший, подолгу бродил вдоль освещенных витрин - денег не было, но ему нравилось смотреть. Выбирать, что он подарил бы Рики. У Рики не было ничего - дарить можно было что угодно. Куртку - у него совсем легкая, он мерзнет; ботинки - у него прорвались... Джинсы, зажигалки, ремни, портмоне...

А теперь Рики нет. И чужой женщине он, Гай, приносит кульки с украшениями, на любое из которых можно было бы купить тогдашнюю витрину. Чужая рядом с ним гордо цокает каблучками, сжимая мех у горла усаженной перстнями рукой.

«Я поцеловал его в губы и ушел. И больше никогда его не видел. Рики...» Согнулся, сжав голову руками. «Устал, блядь... Башка как чугунная...» - «А ты ел сегодня?» Задумался. Понял, что не ел. И не хотелось. Вот выпить бы...

Внезапное желание приложиться к спрятанной в кабинете - в столе - бутылке оказалось таким острым, что Гай поднялся.

Кажется, ему было страшно возвращаться.

...Сначала он смотрел. Даже перенес кресло поближе, начальственным движением руки разогнав ждущих очереди.

Дергались, силясь вывернуться из зажимов, прикованные руки - «ласки» отключили. («Чего ебать, когда не шевелится», - подумал Гай.) Дергались, силясь сдвинуть хоть колени, растянутые в стороны белые ноги. («Ноги, блядь, - офигеть...») Бьющееся под навалившимися охранниками тело казалось выточенным. Блеск пота на четких мускулах. Разметавшиеся, затопившие полкресла золотые волосы, чьи-то руки, шарящие по голой груди - они разрезали на нем свитер. Розоватые соски съежились под пальцами - теребящими, дергающими, тянущими... Кровь и сперма. Чей-то здоровенный, в набухших венах, багровый и блестящий от смазки елдак ткнулся в окровавленные губы - блонди замычал, стискивая зубы, мотая головой. Насильник ухватил его за волосы - волосатая рука, вцепившаяся в золотые локоны.

- Соси, с-сучка!

Другой, черноволосый, ударил блонди кулаком в пах - кажется, тогда Рауль Эм впервые охнул.

Его били. Всем скопом - кулаками, ногами; стегали ремнями по соскам, по упрямо поднимающемуся члену - организм блонди реагировал, и ничего тот не мог с этим поделать. Разжать зубы заставили - тот, что сидел у блонди на груди, навалился ему на горло, а другой ухватил за член - сдавив, принялся выкручивать. Рауль закричал, извиваясь, - тут-то ему и воткнули в рот то, что хотели воткнуть. Он захрипел, давясь. Черноволосый ногтями вцепился ему в бедра - царапая, вгонял и выходил... снова, снова, красные полосы на белой коже, размазанная кровь, зажатые в кулаке член и яйца - черноволосый дергал и выкручивал, впивался ногтями - блонди хрипел, дергались прикованные ноги... Гай не видел его лица - вместо лица вперед-назад двигалась волосатая задница.

- Так, так... о... о-о... подмахивай, сучка! О-о-о...

Сменивший черноволосого вытер обмякший окровавленный член волосами Рауля. Гай мельком увидел - ягодицы блонди вздрагивали, поджимаясь, сжимался кровоточащий анус... («Во разъебали дырку...»)

...И только в коридоре, позорно выскочив - и задвинув за собой дверь - он осознал, что воздуху не хватает, что свитер прилип к взмокшей спине...

Что ноет в тесноте ширинки напряженный до боли член.

...На стенных часах светилось три ноля - начались новые сутки.

 

Он сразу понял, что народу прибавилось - в дверях толпились, давая советы; кое-кто запустил руку в ширинку, не дожидаясь очереди. К Гаю обернулись все - даже обритый наголо амбал, согнувшийся между ног блонди - взад-вперед, взад-вперед, выхаркивая дыхание, задница с длинной болтающейся родинкой, закушенная губа, брови сдвинуты, на лбу пот...

И только голова Рауля Эма лежала к Гаю затылком.

- Пошли... - начал Гай. Голос сел - неожиданно; он закашлялся. - Пошли все вон!

...И дверь матового стекла тихонько стукнула за последним из выходящих. Только тогда Гай подошел. И остановился, глядя.

...Губы - вспухшие, перемазанные кровью и спермой. И толстые завитки спермы на лице - поверх упавшей пряди волос. Сперма размазана вокруг глаза - кажется, даже на ресницах белое... Сперма и кровь на груди. Правый сосок кровит - укусили... И из задницы течет на розовый кожзаменитель сиденья - сперма и кровь.

Глаза. Зеленоватые, как... как... В этом взгляде Гаю вдруг почудилась совсем детская обида. Детское недоумение... Его ведь, небось, за всю жизнь ни разу даже не ударили. «Во блядь... сколько ж их было-то? Если с которые потом набежали?»

И Гай почему-то отвел глаза.

У него стояло так, что было больно.

Золотые локоны. Роскошная игрушка, сделанная непонятно кем непонятно для кого. «Если, блядь, Минк ебал ВОТ ЭТО... за хуй ему был мой Рики?»

...На животе - вырванные золотисто-курчавые волоски. Лобковые. На лобке - кровь... похоже, кто-то рванул в порыве страсти. Кровь на яйцах. И обмякший член. Какой-то уж слишком красный - и распухший, похоже... Еще бы. «А хуй у него... м-м-м, блядь...»

В штанах горячо пульсировало.

- Ну что, блонди, - сказал Гай, упираясь руками в подлокотники - рядом с руками Рауля. - А?

...Глаза.

- Рики тоже было больно, - выкрикнул Гай - и голос снова сорвался. С чего бы? - Думал, только вы... только вас...

Окровавленные губы шевельнулись - даже зубы были окровавлены. Блонди пытался не шептать - но голоса не было.

- Ясон любил Рики. - Уголок разбитого рта дернулся вверх. - Ты мерзавец, монгрел.

- Я?.. Ах, та-ак... - Гай запутался в ремне - сорвал; здоровой рукой рванул «молнию» на ширинке. Навалился, ткнул ноющей от напряжения головкой в стиснутые зубы. - Соси, ну! - Коленом он давил на шею блонди. - Сос-си... гадина!

Блонди давился. Гай понимал, что обдирает ему горло. Вцепившись в эти волосы, насаживая это лицо на свой член...

- Сука. Гадина. Гадина.

Член обмяк внезапно. Просто... Убеждать себя, что мстишь за Рики - и вдруг представить лицо Рики, увидевшего, КАК Гай за него мстит... Кто знает, где они теперь - и если Рики ВИДИТ

... Он уперся рукой Раулю в грудь - оттолкнулся, чтобы подняться. Член болтался - окровавленное, скрюченное, ни на что не годное... Гай поднял глаза... показалось - или блонди усмехнулся?..

От бешенства его затрясло. Сунул в лицо Раулю пластиковый кулак - и замер, вдруг сообразив. Идея...

Он перестал себя контролировать. Он НЕ ХОТЕЛ себя контролировать - как тогда, в Дана Бахн.

И он забыл о Рики.

На ляжках блонди сохла короста спермы. Гай воткнул в кровоточащее отверстие сразу три пластиковых пальца - нажал, ввинчиваясь; выдернул, вогнал четыре... Рауль понял - и забился. Гай снова выдернул руку - присоединил пятый палец.

Он не пытался подготовить блонди - он хотел, чтобы было больно. Очень больно. Вращая кистью, жал изо всех сил - вдавливал, вгонял руку внутрь. Рауль закричал.

Гай ведь ничего не чувствовал. Так он преодолевал бы сопротивление неодушевленного предмета. Он вогнал руку почти до середины предплечья - и где-то там, внутри, сжал кулак. Блонди рвался, захлебываясь воплями - Гай тупо подумал, что под дверью наверняка собрались подслушивающие... а может, и подсматривающие... «Во развлекуха ребятам.»

Он бил и бил. Месил чужие внутренности - выдергивал окровавленную руку и вгонял ее снова. До самого упора - когда дальше не шло уже ну никак, а в криках блонди, в его лице был уже настоящий ужас...

Он ничего не чувствовал. Он знал, что не поймет, если разорвет прямую кишку - но ему было плевать. Он вращал рукой там, внутри; он бил и месил, тело блонди извивалось - а член то падал от боли, то снова твердел - конечно, простата...

- Тебе же нравится, сука! Нравится... нра-авится... Массаж, блядь, простаты, да? Где-е у тебя там?..

Он ведь не чувствовал.

Теперь у него стояло - он тер член здоровой рукой. И кончил он Раулю на лицо - залитое слезами боли.

Куколка.

...Потом он сидел на полу - спиной к блонди. Тупо глядя на окровавленный, перемазанный, вонючий протез... «Во блядь - а у них все, как у людей...»

Из Рауля теперь лилось по-настоящему, и Гай зачем-то прикидывал: разворотил? не разворотил? внутреннее кровотечение или еще нет?

Какая разница, он утром сдохнет.

...Бутылка была на месте - в ней оставалось еще больше половины. Горькая жидкость пролилась в горло - обожгла, теплом прокатилась по пищеводу... «Ты слишком много пьешь, милый», - кротко упрекала Лита, когда очередная партия пустой пластиковой тары с грохотом сыпалась в люк утилизатора.

Еще бы.

С бутылкой в здоровой руке Гай пересек комнату - не оглядываясь. Откатил дверь - с той стороны шарахнулись лица. Аж потные от возбуждения. Гая встретили восторженным гоготом - он ухмыльнулся в ответ. Приглашающе махнул протезом в комнату - толпа ломанулась.

От ухмылки заболели сведенные мышцы лица.

 

Из зеркального коридорного окна глянуло отражение - опухшее, изжелта-бледное, с розоватыми, в кровяных прожилках белками... Зеленая морда с красными глазами.

Оконное стекло заело на полпути вверх - но Гай все-таки высунулся, навалившись локтями на подоконник. Ледяная морось оседала на горящее лицо. Ночь сверкала отраженными огнями Эос - а на месте остального города была непроглядная тьма; и эта проклятая музыка... Конечно, ее не выключают и на ночь - ночами тоже стреляют...

Пахло гарью - как-то особенно удушливо и едко, что-то где-то горело совсем уж неподходящее... В луче единственного прожектора клубился не то дым, не то туман; под окном - наискось - крыша обернувшей здание спиральной галереи. Одного из витков. В мокром металлопластике отражается прожектор. На краю крыши - рядком капли, и в каждой капле - блик.

Сколько ночей Гай смотрел ОТТУДА - СЮДА? Когда ТАМ еще все горело и мельтешило, полыхали цветные полотнища реклам... и все равно было так холодно в тонкой куртке... Смотрел на мерцающий в сером засвеченном небе ажурный силуэт - задыхаясь от ненависти. Штаб-квартира Синдиката блонди. Место Юпитер, хозяйки блонди. Ее храм. Собор, вот. А теперь...

Теперь небо черно. И проступили звезды.

Юпитер. Женщина пела над умирающей планетой - будто оплакивала. В городе вообще ходили слухи, что вслед за климатизационными установками откажут регенераторы кислорода - тут-то всем и будет крышка. За распространение слухов, сеющих панику, приказано было забирать - и забирали. Сам глава правительства, гражданин Берк, сказал Гаю в частной беседе: не позволят федералы уморить целую планету. Вся их хваленая мораль, права человека... после такого никакое правительство не удержится. И столько эмигрантов допустить к себе они не могут. «Шарахнутых по башке рабовладельческим строем». Так что будут они чинить наши регенераторы - и климатизационные установки починят, никуда не денутся...

Гай швырнул вниз пустую бутылку. Бутылка летела долго, ловя боками блики - упала и покатилась перед самым подъездом, в круге света... Удара Гай не услышал. «Начальник госбезопасности, бля... Хорошо, блядь, - никто не видит...» Сжал опущенную голову локтями. «Убил ведь, да? Помрет теперь - даже если не расстреливать... Или операцию делать...»

У подъезда лежал кто-то скорченный - и не шевельнулся. Должно быть, труп.

Болела голова. И нестерпимо болела рука - которой не было. Гай выставил протез под дождь - кровь и прочее потекло ручейками.

...Дождь. Гулкий стук капель по металлу... «Гнида. Гнида ты, Гай. Зачем тебя родили, от тебя одни неприятности... У всех.»

У всех. Так сказал ему Люк, когда он вернулся из больницы - и нашел все свои вещи в коробке под дверью. «Забирай свои шмотки и вали, - сказал Люк. - Быстро-быстро.» Они все стояли и смотрели, как он пытается поднять коробку единственной рукой - и, конечно, не удержал, уронил - все его жалкое барахло вывалилось в грязь... Они смотрели. «Лучше бы тебе обе руки отломать, - сказал Норрис. - И ноги. И голову. Гнида.»

Больше он не видел их. Никогда. И теперь даже не знал, живы ли.

И не пытался узнать.

...Дождь. Высокий нежный голос - над плеском воды; из содержания мюзикла Гай знал только, что главную героиню не то повесили, не то сожгли на костре. Что-то историческое. Из истории еще Земли - одного этого было достаточно, чтобы отбить у Гая интерес. Федеральный центр он презирал. На планете гражданская война, народ дерется за свободу, - а они гуманитарными контейнерами откупаются. Причем и тем, и этим.

Золотые волосы. Во рту - привкус гари. Привкус крови. «Юпитер, если бы Рики был жив... если бы... разве я посмотрел бы на другого?!»

В его кабинете гоготали. Гай рванул дверь в сторону - и застыл на пороге.

Пахло мочой. Бритоголовый, стоя между ног блонди, целился журчащей струйкой в рану ануса. Еще двое держали Рауля за ноги - приподнимали таз, чтобы заливалось внутрь. Четвертый сидел у него на груди - держал за горло.

Прикованные ноги дергались - жалко.

- Бляди! - заорал Гай - не своим голосом. - Это я разрешил, да?! Я разрешил?! Да вы ебнулись... вы оборзели, да?!

...Стукнула за последним выскочившим дверь.

...У него были мокрые волосы. Мокрое лицо болезненно кривилось - не то от боли, не то от отвращения. От него воняло. И все-таки он смотрел Гаю в глаза.

Стучало сердце - толчками в виски; шум в ушах... Где-то в мире кто-то подкрутил громкость - музыка вдруг взревела так, что ударные отдавались в легких. Ресницы, локоны... «Ему по документам, блядь, двадцать шесть... а выглядит... Блядь, не старше меня. Или младше?» Страдальчески сдвинутые брови. Побледневшие губы. Внутреннее кровотечение?..

Он положил руку Раулю на живот - нажал. И голос снова сел на полуслове.

- Больно?

- Нет.

«Конечно, блядь, больно! Дурной совсем?» Отвернулся. От ненависти свело челюсти. «Суки. Да я вас... я вас всех... от вас же костей не нароют!» - «Да, блядь, тогда начни с себя.»

Его же все равно убьют на рассвете - какая разница?..

Запотевшие стенные панели - и торчащие из-под панелей битые электронные потроха. Теплоизоляция здания нарушена. Давно. «Холоднеет», - подумал Гай тупо. Помедлив, стал отстегивать наручники, удерживающие ноги блонди. Щиколотка Рауля оказалась в его руке. Ободранная - дергался... Опустил ногу на подножку. Потом - вторую. Никакой реакции. Зеленые глаза смотрели сквозь. Гай принес из стенного шкафа (бывшей ниши для робота-уборщика) свое пальто - набросил на распростертое тело. Блонди не шевельнулся - смотрел в потолок.

Он, Гай, никогда не увидит на этих губах улыбки. Никогда. Как сказал в своей последней речи гражданин Берк: «Ненавижу слово «никогда», хуже его может быть только «поздно»».

Его покачивало; в глазах плыло. Музыка гремела. Похоронный какой-то мотив; в любви к повешенной героине объяснялись враз три мужских голоса. На полу - затоптанная кровь; кровь текла по розовому кожзаменителю - капала... В кабинете пахло кровью. И мочой. И гарью - из коридора, что ли, натянуло?..

«Мне двадцать три года. Меня зовут Гай. Моя жизнь кончена. Моя смерть лежит в кресле позади меня и смотрит мне в спину.

У моей смерти волосы цвета червонного золота. И глаза цвета... цвета... Прикол, блядь. Сказать - «зеленые, как горох». Так нет...»

Ни единой ассоциации с чем-то живым и теплым. Зеленые, как толща льда. Как вырезанная из цельного самоцвета рамочка для пластинок-голограмм, из-за которой - на публичном разделе конфискованного - Лита едва не вцепилась в морду любовничку новоявленного министра информации и пропаганды. Теперь отвоеванная рамка стоит на столике у их с Гаем постели - голограмму, портрет незнакомого блонди, Лита выкинула, а вставила картинку с мотоциклом, вырезанную из конфетной коробки...

Гай рванул ворот свитера - хватая ртом воздух. «Блядь, да что со мной?»

 

 

 

Как я жил без тебя. Этот год. Как я жил без тебя...

Ты ведь знаешь, Ясон, - на самом-то деле я упрям. Я поклялся, что отомщу.

Я не психолог. Но ведь меня этому учили. Я не сумел сделать это с тобой... я бы никогда не рискнул сделать это с тобой. Прости. Манипулировать чужой психикой - это всегда чревато. А если бы ты поймал меня на этом...

Но ты был высшим из блонди, а не ублюдком из Цереса.

Я сам виноват. Я должен был... ради Юпитер, Ясон. До этого ублюдка-монгрела... Рики. Когда у нас, может быть, был шанс. Ведь нам было бы хорошо вместе?..

Прости меня, Ясон. Я трус. Я не должен был отпускать тебя тогда. Заблокировать двери, вызвать охрану... Пусть ты никогда в жизни больше не заговорил бы со мной. Пусть. Прости меня.

...Я НЕ ПОСМЕЛ сделать это с тобой. Но если меня не хватит на монгрела - значит, я ничтожество.

...Гай. Ты проклянешь день, когда увидел меня, монгрел. Ты проклянешь день, когда родился на свет.

Я выпью твою душу. Ты забудешь того, кого любил. Ты предашь все, во что верил. И мне все равно, что будет со мной, но ты - ты не переживешь меня.

...Ясон. Без тебя мы проиграли. Но ты, Гай, - ты ляжешь со мной в мою могилу.

Пусть я никогда не был по-настоящему талантлив. Но это я сумею. Должен суметь.

Я не хочу умереть просто так. И, Гай, раз мы встретились... наверно, это судьба.

 

...Пела женщина. Голос парил над каньонами, над искрошенным пулями мрамором - между землей и небом, в дымной пелене. Ветер трепал волосы, бил в железные гофрированные борта грузовика; женщина будто просила о чем-то. Жаловалась. Заклинала... Скованными руками Рауль опирался о скалу. Болело все. Хотелось согнуться, держась за живот - и ниже. Он сжимал зубы, заставляя себя ставить ноги нормально - не враскорячку...

Он все еще не мог поверить, что у него ничего не вышло. Проклятье, ведь это казалось так просто... Просто заставить пожалеть. Самовлюбленную, упивающуюся властью тварь заставить пожалеть потенциальную жертву. Влюбить в себя... Кто ж знал, какими побочными эффектами обернется всплеск эмоций монгрела?

«А ведь можно было предположить. Он понял, что неравнодушен, - но не понял, почему. Имеется некое чувство с явным сексуальным подтекстом - и это чувство он по привычке, автоматически идентифицировал как ненависть. Ты его провоцировал, тебе нужны были сильные эмоции, - ну вот...»

И - главное - все оказалось напрасно. Не сумел. С ублюдком, недочеловеком - не сумел... «Я сейчас умру. А он - он останется жить.»

...А потом - сквозь музыку - ему почудился хруст камней под ногами. Он обернулся - и увидел бегущего Гая. Расстегнутое пальто - в его, Рауля, крови; растрепавшиеся волосы, глаза...

И в этот момент он понял, что выиграл.

 

12-18 октября 2002 г.

* Дословный перевод «Notre Dame de Paris» - не «Собор парижской Богоматери», а что-то вроде «Собор Святой Девы Парижа». «Notre Dame de Amoi» - соответственно. :)))